Империя на нитках
Империя на нитках
Специальный трикотаж из Карачаево-Черкесии, где скромные люди ловко связали себя заботами о других
"Именно в безымянном пространстве чаще всего развертывается настоящая история"
Юрий Лотман
...Почти все жители Черкесска вяжут - кто на спицах, кто на машинах. Правильнее сказать, почти все жители Карачаево-Черкесии вяжут. А если не вяжут, то занимаются производством пряжи. А если и производством пряжи не занимаются, то хоть раз в жизни ездили куда-то по стране торговать изделиями соседей или родственников. На вязании и нитках построены целые дворцы - не такие, конечно, как на спирте, - но некоторые из них и на Рублево-Успенском шоссе под Москвой смотрелись бы вполне пристойно. Дома первопроходцев трикотажного дела, тех, кто ездил с ручным еще трикотажем на Север, выглядят явно скромнее особняков сегодняшних вязальных воротил.
Поездки на Север были всегда выгодны, но далеко не всегда приятны. Как-то несколько торговцев трикотажем выгрузились почти у Полярного круга, в поселке Усть-Цильма Коми АССР. Холод, жуть, вместо аэропорта - деревянная хибарка, куда идти - непонятно, и тут к ним подваливают три смурных мужика с опухшими рожами и спрашивают:
- Одеколон привезли?
И поняли торговцы, что у людей в Усть-Цильме есть заботы поважнее трикотажа. Шапки-шарфы-жакеты по-быстрому продали, не очень настаивая на цене, деньги булавкой к внутреннему карману пиджака прикололи и на первом же рейсе - обратно, не оглядываясь. А после этой поездки со страшной силой зауважали выходца из тех мест певца Леонтьева уже за одно то, что он сумел оттуда уехать.
Так или почти так рассказывал мне об усть-цильмской торговой операции один из ее участников Замир, выпускник Московского института управления.
В Учкекене, райцентре, что находится почти на границе Карачаево-Черкесии и Ставропольского края, я познакомилась с Мединой, хозяйкой небольшого трикотажного производства. Мединина мама закончила мехмат, но это совершенно не мешало ей несколько лет подряд ездить торговать шапками и шарфами.- Нас было четверо детей, так что мама занималась в основном нами и уезжала самое большее на месяц-полтора, но заработанного хватало потом почти на год. Мама вместе с другими женщинами скупала товар на нашем базаре, добавляла то, что связала сама, и ехала далеко в Сибирь, а однажды даже добралась до Владивостока. Так все тогда делали.
Так делают и сейчас. Отважные карачаевские женщины, не гнушающиеся никакой работы, стоят на рынках по всей стране, продавая аккуратно упакованные в целлофановые пакеты шапочки и шарфики машинной вязки, а каждую субботу отсюда в Москву уезжает пара десятитонных «КамАЗов», под завязку набитых мешками с трикотажем. Один наборчик - кокетливая шапочка или беретик и небольшой шарфик в цвет - весит двести пятьдесят граммов. В самые торговые месяцы - сентябре и октябре - до пятидесяти груженых фур уходят в столицу еженедельно.
Мехмат и образование помогли Медининой маме поменять семейные ваучеры не на мешок картошки или десять рублей, как это делали многие вокруг, а вложить в малоизвестный тогда концерн «Газпром». Медина же закончила институт в Петербурге, стала инженером-технологом швейного производства, зарабатывала тем, что обучала работать на вязальных машинах и делала для них программы. В позапрошлом году, продав акции «Газпрома», они купили вязальную машину «Штолль» стоимостью девятьсот тысяч рублей. Правда, после покупки денег не осталось уже ни на что, и первые полтонны ниток Медина взяла в долг.
- Я стала вязать шапки и шарфы, для этого не нужно дополнительное оборудование, это просто и рентабельно.
Памятуя свое образование, Медина придумывает фасоны сама и сначала делает пробную партию в тысячу штук, а многие, конечно, гонят плагиат. Сейчас она арендует два помещения на бывшем быткомбинате прямо в центре Учкекена. В одном работают уже четыре «Штолля», и шум и треск там стоят такие, что, даже если кричишь благим матом, тебя все равно почти не слышно. В другой комнате шесть наемных работниц сшивают шапки (три рубля за шапочку) и пакуют в целлофан (пятьдесят копеек за упаковку). Их заработки в сезон - около сорока тысяч.
В углу стоят огромные мешки с готовой продукцией, к мешкам пришпилены бумажки с именами адресатов: «Володя Шидаков. Екатеринбург» или «Надя Хусин. Москва», или еще: «Б.Роза» без адреса. Б.Роза оказывается не бабушкой, а молодой красивой женщиной - так, во всяком случае, говорит Медина.
А еще она говорит вот что:
- Турки в свое время научились шить на бедной России, пора нам самим этим заниматься, да и ввозить шмотки из-за границы становится все труднее и невыгоднее - государство закрывает границы для недорогих иностранных товаров. Я вижу, многие отправляют детей учиться в текстильные институты - и правильно, ведь тяп-ляп с кривыми швами уже мало кто купит. Оптовые рынки скоро закончатся, и победит тот, кто успеет сделать сайт в интернете, открыть свое представительство в разных городах. А товар наш будет нужен всегда - мы ведь обеспечиваем наибольшую прослойку общества - людей небогатых, но желающих выглядеть прилично.
И добавляет:
- Наше дело - это пот и труд, и люди это выбрали сами. Не воровство выбрали, а тяжелую ежедневную работу, но мало кто со стороны это понимает.
- А деньги, Медина? Вы почувствовали их прелесть?
- А что - деньги? Деньги - это испытание, Богом посланное. У нас так говорят - что Бог не даст, из земли не выкопаешь. И тот факт, что я стала лучше кушать, еще автоматически не означает, что я стала лучше спать.
- А что помогает лучше спать?
- Любовь к маленькому сыну. Он родился - и больше я не жалею ни об одном прожитом дне.
Мы постепенно уходим куда-то далеко от шапочек и «Газпрома», мы говорим с Мединой о вере и Боге. Вернее, говорит она под непрекращающийся грохот «Штоллей» в соседней комнате:
- Моя бабушка делала намаз, она любила Бога, а нас, детей, пугала адом. Кто-то сказал, что дорога к Богу начинается от страха и не многим дано дойти до любви. Я бы очень хотела проделать весь этот путь: от страха - к любви, но это очень долгая дорога...
По воскресеньям на рынке в Учкекене торгуют пряжей люди самых разных профессий - учителя, инженеры, медсестры. Одна моя знакомая регулярно встречается там с классной руководительницей своего сына и обсуждает школьные дела прямо на развернутых баррикадах разноцветной пряжи. Муж классной руководительницы, закончивший в Москве Институт землеустройства, занимается прядильным производством уже много лет, ему удалось неплохо развернуться, но торговать своим товаром предпочитает сам, без наемных продавцов. Пряжу здесь покупают со вкусом и со знанием дела: не скромный двухсотграммовый моток, а целую вязанку или штабель, - по-другому, пожалуй, и не назвать эти нитяные нагромождения, вытянувшиеся вдоль всего рынка на несколько сотен метров. Дома вяжут в основном большие треугольные платки, которые предпочитают называть шалями, и опытная вязальщица - а неопытных здесь попросту нет - сидя у телевизора, делает по шали за вечер.
Живущие в этих местах люди не завистливы, а приметчивы и переимчивы. Сосед завел коровку, это оказалось выгодно - и я заведу, другой начал пряжей заниматься - и я попробую. Так и движутся вперед друг за другом вдогонку, не завидуя, а как бы соревнуясь. Эта переимчивость помогла карачаевцам, например, выжить в Средней Азии, куда они все, включая грудных детей и фронтовиков - Героев Советского Союза, были выселены указом Президиума Верховного Совета СССР навеки. Дату выселения - 2 ноября 1943 года - знает в Учкекене каждый. Каждый знает здесь и о том, как стало возможным возвращение из вечности: Учкекен - один из немногих населенных пунктов моей страны, если вообще не единственный, где есть перекресток улиц Хрущева и Двадцатого съезда - в память о человеке и событии, благодаря которым весь оболганный и обвиненный в предательстве народ смог вернуться.
Во всем остальном Учкекен самый обычный поселок, кроме, пожалуй, исключительной любви к художественному оформлению крыш. Коньки крыш многих учкекенских домов украшены целыми композициями, вырезанными из тонкой жести. Самые популярные сюжеты - башня наподобие кремлевской, которую нахлобучивают сверху на водосточную трубу, гнездо с аистом, уточки рядком, оленята, нахохлившийся горный орел и горделивый джигит, осаживающий лихого коня, - точная копия картинки с папирос «Казбек». Местные жители считают жестяные фигурки баловством, не заслуживающим никакого внимания, а мне это все кажется по-настоящему затейливым и красивым. Я бы даже на телевидении конкурс объявила на самый интересный конек, тем более что телевидение здесь - свое. Часовая передача выходит два раза в неделю на частоте Петербурга. Если же - крайне редко - что-то случается и передача задерживается с выпуском - на студию обрушивается шквал звонков: народ требует «Учкекен-ТВ».
У маленького районного телевидения есть одно большое преимущество: отсутствие конкуренции на местном уровне. Это позволяет безболезненно иметь всю рекламу и диктовать ее стоимость.
К телепередачам местные жители относятся очень ревниво: с одной стороны, сравнивают с первым и вторым каналами, с другой - могут запросто позвонить и спросить: почему мнение такого-то озвучили, а мое - нет, или, еще лучше: чего это вы моего соседа показали, а меня нет. Вот и приходится - не то что всем угождать, но со всеми считаться. Зато здесь не проходят подхалимские шуточки в духе Центрального телевидения, и перед выборами все кандидаты имеют одинаковые возможности выхода в эфир, а вот за разнообразие политических платформ «Учкекен-ТВ» точно уж ответственности не несет.
За новостями Учкекену, конечно, не угнаться, поэтому здесь снимают развернутые сюжеты о том, что происходит в районе. Первый шаг на пути к мировой славе уже сделан: историю про парней, которые, не раздумывая, бросились в бурную речку спасать из тонущей машины водителя, показало НТВ.
Одна из статей дохода телевидения, кроме рекламы, - поздравления. За достаточно скромную плату в сто - двести рублей можно получить не только поздравление в эфире, но и диск с красиво оформленным текстом и фотографиями поздравляемых.
Ходить с девчонками с телевидения по райцентру невозможно - их все время подзывают знакомые и незнакомые люди и подают, почти как записочки о здравии, бумажки с именами юбиляров и предполагаемым текстом - почему-то всегда безликим и безо всякого намека на чувства.
- Ну, напишите вы хоть раз «дорогого, любимого, ненаглядного», - попросила я.
Они из уважения и написали...
На следующий день на рынке нас окликнула золотозубая торговка Рита:
- Что же вы сделали? Зачем же вы сказали «поздравляет ЛЮБИМОГО мужа»? У нас так не принято. У нас же не показывают чувства. Мне уже все родственники позвонили. Ты что, говорят, с ума сошла?
- А муж-то что? - спрашиваю я. - Не убил?
- Какое там убил! Муж сейчас в отъезде, он и не узнает про это.
- А зачем тогда вообще поздравлять, если он не узнает?
Рита смотрит на меня недоуменно.
- Ну как это? Поздравлять нужно, чтобы все знали, что я поздравляю, у нас так принято.
А теперь я делаю то, что у них совсем не принято. Отбрасывая все предписанные Кавказом правила скромности и приличного поведения в обществе, я с удовольствием пишу:
Ах, какие потрясающие красотки работают на этом маленьком телевидении! Ах, какой потрясающий красавец ими всеми руководит! Его зовут Солтан Джатдоев, он закончил Щукинское училище в Москве, - кажется, чуть не единственный на всю республику, за свою стать и повадки получил прозвище Князь и играл в театре у Рубена Симонова - может, и не самые главные роли, но и не «кушать подано».
Через несколько лет непрерывных гастролей и московской не очень устроенной жизни то ли Солтан стал уставать, то ли родная земля взяла свое, но, в общем, вернулся он в Учкекен.
- Вот ведь в чем штука, - говорит Солтан мне сейчас, - я люблю простор, дали, горы, землю. Простор люблю больше всего. Вот в Москве нет простора, куда там поедешь? Вика, куда в Москве поедешь? До первой пробки - и все... А у нас...
И Солтан везет меня на гору к телевышке, откуда открывается самый красивый вид на поселок. Далеко внизу, в легком мареве, как накрытый кисеей, лежит райцентр Учкекен, а вокруг Учкекена - и отсюда, с горы, это видно особенно хорошо - неведомый городским жителям простор.
- Понимаешь, чего мне в Москве не хватало? - говорит Солтан.
Я понимаю - мне в Москве не хватает того же самого.
Мы спускаемся вниз, и я спрашиваю Солтана:
- А чем ты из сделанного на телевидении гордишься?
А он мне в ответ:
- Горжусь я, наверное, совсем не тем, чем нужно. Нужно гордиться новыми камерами, а то прежние были - гробы, а штативы и вообще делали бог знает из чего, оборудованием цифровым нужно гордиться, что картинка не плывет нужно гордиться, а я, дурак, горжусь тем, что мы местным жителям одиннадцать коров нашли - милиция не нашла, а мы дали бесплатные объявления - и люди откликнулись. Это ведь на селе большое дело - пропавшую скотину вернуть... А для меня - это показатель действенности телевидения.
И, чтобы сменить тему, - а вдруг я подумаю, что он излишне сентиментален, - Солтан предлагает:
- Пойдем к Магомеду, лошадей посмотрим.
Магомед - из бывших цеховиков, тех самых, что помогали Родине обеспечивать народ товарами народного потребления, за что неблагодарная Родина называла их спекулянтами и сажала в тюрьму. Лет тридцать тому назад Магомед спасал советских домохозяек от отсутствия крышек для консервирования. Страна тогда была на консервировании помешана, в банки закатывалось абсолютно все, что росло на кустах, деревьях и в земле. Съесть закатанное, как правило, не успевали, но на следующее лето закатывали еще и еще. Это было делом престижа. И все демонстрировали друг другу полки с банками. За крышки для консервирования Магомед имел практически все, что можно было в ту пору иметь, а в бархатный сезон даже номер в гостинице у моря. Он просто заходил в гостиницу и совал администратору прямо над головами отдыхающих и командированных записку: «Есть железные крышки. Нужен номер». И номер всегда был.
Некоторое время назад, когда стало полно и крышек, и закаток, Магомед занялся лошадьми. И даже вырастил чемпиона породы. Разведение лошадей оказалось делом не менее прибыльным, чем железные крышки.
- Хотите, - говорит Магомед, - я выведу из конюшни жеребца?
И выводит ловкую энергичную коняшку с как бы затупленной мордой, и ставит его на дыбы, покрасоваться. Коняшка сопротивляется, чтобы показать фасон, а потом взвивается резко, и грива полощется и играет на солнце, и бешеный глаз косит, и круп отливает черным бархатом... Магомед гоняет коняшку несколько раз по кругу, потом заводит в конюшню и треплет за ушами, и говорит ласковые слова на неизвестном мне языке. Я смотрю на них и думаю: как хорошо, что в стране теперь есть железные крышки для консервирования, а в гостинице у моря можно поселиться просто за деньги.
Виктория Ивлева
спец. корр. "Новой газеты"
Москва - Черкесск - Учкекен - Москва
22.05.2008
Статьи
